Возраст: 321
Василий Кириллович Тредиаковский. Родился 22 февраля (5 марта) 1703 года в Астрахани - умер 6 (17) августа 1768 года в Санкт-Петербурге. Русский поэт, переводчик, филолог. Один из основателей силлабо-тонического стихосложения в России. Впервые ввел гекзаметр в арсенал русских стихотворных размеров. Впервые в русском языке и литературе теоретически разделил поэзию и прозу и ввел эти понятия в русскую культуру и общественное сознание. Надворный советник (1765).
Василий Тредиаковский родился 22 февраля (5 марта по новому стилю) 1703 года в Астрахани.
Отец - Кирилла Яковлев, священник соборной Троицкой церкви.
Его дед также был священником.
Семья происходила из Вологды и переехала на юг около 1697 года.
Его детство прошло в сложной обстановке: семья была большой, доходов от прихода и требоисправления не хватало, и Кирилла Яковлев занимался садоводством и огородничеством. В 1717 году из-за долга в 48 рублей глава семьи был вынужден отдать свои сад и огород «государева рыбного приказа ловцу Осипу Яковлеву Плохому».
Братья с малолетства помогали отцу и по хозяйству, и в церковной службе: младший - Яков - прислуживал, а Василий состоял певчим архиерейского дома.
В 1710 году монах ордена капуцинов Патриций Миланский основал в Астрахани миссию, которая с 1713 года располагала собственной церковью и латинской школой, причем русских школ в городе не было до 1772 года. Тредиаковский утверждал, что учился у Бонавентуры Челестини и Джованбаттисты Примавера, которые прибыли в Астрахань в 1716 году.
Важнейшим документом его юности является церковнославянская грамматика, переписанная Тредиаковским в 1721 году и снабженная оригинальным предисловием, которое подписано «ученик латинских школ Basilius Trediacovensis». Здесь же помещено силлабическое четверостишие, которое является самым ранним сохранившимся свидетельством его творческой активности.
В весенний триместр 1723 года Тредиаковский был принят в Славяно-греко-латинскую академию в класс синтаксимы. В осенний триместр 1724 года по ведомости академии числился уже в риторическом классе. Главным его учителем, очевидно, был иеромонах Софроний (Мигалевич), который в дальнейшем стал ректором.
В академии Василий активно занимался литературой, имеются сведения, что он написал пьесы «Язон» и «Тит, Веспасианов сын», но они не сохранились.
О репутации Тредиаковского-студента свидетельствует его участие в торжественной панихиде по Петру Великому (вместе с ректором академии и наставниками), на которой он прочитал несколько стихотворений на латинском языке, написанных по этому случаю.
В 1724-1725 годах он занимался переводом с латинского языка аллегорического романа «Аргенида», который спустя четверть века перевел заново. Роман «Аргенида» является по своему идеологическому наполнению прокатолическим и полемизирующим с кальвинизмом, на этот аспект перевода Тредиаковский обращал внимание читателей в предисловии к опубликованному изданию.
Согласно ведомостям академии, Тредиаковский был «своекоштным студентом», то есть обучался за собственный счет.
Окончив занятия риторикой - то есть завершив среднее образование - в 1725 году Тредиаковский бросил академию. Судя по его письму в Синод от 1 (12) декабря 1727 года, в начале 1726-го он «получил оказию выехать в Голландию».
По-видимому, в Москве Тредиаковский поддерживал отношения со своим первым астраханским наставником - Патрицием Миланским, который в 1722-1725 годах был главой всех католических миссий, работавших в России. Косвенным свидетельством роли католических миссионеров в судьбе студента является сообщение Герхарда Миллера, который ошибочно полагал, что Тредиаковский уехал в Голландию непосредственно из Астрахани благодаря капуцинам.
Пребывание Тредиаковского в Европе плохо документировано. До осени 1727 года Василий Тредиаковский был в Гааге, там овладел французским языком.
В ноябре 1727 года Тредиаковский прибыл в Париж, где первое время жил у князя А.Б. Куракина - главы русской дипломатической миссии во Франции. Согласно автобиографической «ведомости» 1754 года, Тредиаковский слушал курсы по математическим и философским наукам в Парижском университете и курс богословия в Сорбонне. Лекции по философии в Сорбонне он мог посещать как вольнослушатель, поскольку в XVIII веке лекционные курсы были открыты для публики. Тредиаковский позднее своим главным учителем называл Шарля Роллена.
С ноября 1729 года Тредиаковский перебрался в Гамбург, в котором прожил до августа 1730 года. Во время пребывания в Европе Тредиаковский оказался прочно связан с кругом русских дипломатов - А. Д. Кантемиром, А. А. Вешняковым, А. Б. Куракиным, А. Г. Головкиным, С. Д. Голицыным, С. К. Нарышкиным, А. И. Неплюевым, И. А. Щербатовым, которые тесно общались между собой и были объединены общими культурными интересами. Тредиаковский воспринял литературные и эстетические установки этого круга и стал в некотором роде его частью, во всяком случае, его переводы и оригинальные сочинения читали и следили за ними. Василия Кирилловича именовали в этом кругу «Философом» («le Philosophe»), имея в виду образованность и интересы.
В Россию Тредиаковский вернулся в сентябре 1730 года морским путем, о чем прямо говорится в его трактате «О древнем, среднем и новом стихотворении Российском».
Тредиаковский прибыл в Петербург в августе и уже в конце 1730 года был причислен студентом к Академии наук, то есть формально он стал учащимся Академического университета. Перед ним открывались блестящие перспективы, в частности, высокое покровительство и знакомства при дворе.
Тредиаковский позиционировал себя на родине прежде всего как литератора, ибо привез из Гамбурга рукопись переведенного им там «со скуки» романа Поля Тальмана «Le voyage a l’ilе d’Amour» (1663). В письме Куракина от октября 1730 года упоминается, что перевод печатался в Академии наук; по-видимому, на средства самого князя. На титульном листе Тредиаковский именуется «студентом». Роман Тальмана в переводе Тредиаковского («Езда в остров Любви») вышел в декабре 1730 года и сразу стал литературным событием. В 1730-е годы это была единственная печатная книга такого рода и одновременно - единственный светский роман русской литературы того времени.
Перевод Тредиаковского предложил русской литературе своеобразную исходную жанровую модель романа «воспитания чувств».
«Езда в остров Любви»
Радуйся, сердце! Аминта смягчилась,
Так что предо мной самым прослезилась.
Не воспоминай о твоем несчасти.
И без напасти
Начни твою жизнь отныне любити:
Ибо Аминта подкрепою быти
Той восхотела от сердца усердна
И благосердна.
Когда хотело ты сойти до гроба,
К обывателям подземного глоба,
Та белой ручкой тебя подхватила
И не пустила.
Что она спасла, то отдать ей надо,
Мое сердце, ах! душа моя рада:
Ибо надлежит сие ей по праву
И по уставу.
Тредиаковский выпустил в виде приложения к роману отдельный поэтический сборник, озаглавленный «Стихи на разные случаи». Новаторство автора проявилось и здесь: по сути, он оказался первым авторским лирическим сборником с четкой тенденцией циклической организации текстов. Стихи, написанные Тредиаковским в 1725-1730-х годах, были им подобраны так, что жанрово-стилевые и тематические особенности образовывали систему внутренних перекличек, аналогий и противоположностей.
Признаки, по которым между собой соотносились стихотворения, явились циклообразующим началом, то есть лирическим сюжетом сборника в целом. Здесь примечателен набор текстов - в сборнике 13 стихотворений на русском языке, 18 - на французском и 1 латинская эпиграмма. Это показывает адресата поэзии Тредиаковского - образованного носителя и русского, и французского языков. Это также показывает, насколько быстро и в совершенстве он смог освоить язык и слагать на нем стихотворения, не уступающие по качеству публиковавшимся во Франции в эпоху Регентства.
Любовная поэзия Тредиаковского явно испытывала влияние французской анакреонтической поэзии, традиция которой была прочно им усвоена в Европе. Сильное влияние французской песенной лирики заметно в раннем стихотворении «Песенка любовна» (1730). Стихотворение написано в куплетной форме, а две завершающие строки каждого куплета образуют рефрен. Присутствует характерная для французской поэзии мужская рифма рядом с женской. Любовь в стихотворении рассматривается как порыв, неосознаваемая и не поддающаяся рефлексии. Лирический герой «гибнет от любви», не в силах разобраться, что с ним происходит.
Несколько иначе обстояло дело с прозаическим текстом. Тредиаковский, как и многие его современники, вернулся из Европы с особым самосознанием - «взрывной» переход восторга перед Западом в восторг перед Россией как западной страной. В плане языка это означало отказ от книжной церковнославянской традиции и организации родного языка по европейским меркам.
Сразу же после публикации «Езды в остров Любви» в декабре 1730 года, Тредиаковский отправился в Москву - тогдашнее местопребывание двора. Прибыв туда 3 января 1731 года, он остановился в доме князя Куракина.
В январе - феврале 1731 года началась переписка Тредиаковского и фактического главы Академии наук - И. Шумахера, которая велась на французском языке. Он же нашел для «русского европейца» своеобразную нишу - уже к 1732 году в переписке он именуется «ассоциатом», то есть адъюнктом Академии. Сохранилась записка Тредиаковского от 10 сентября 1733 года, в которой он безапелляционным тоном излагает условия будущего контракта с Академией наук. Все условия были выполнены. Контракт включал пять пунктов:
«Помянутый Тредиаковский обязуется чинить, по всей своей возможности, все то, в чем состоит интерес Ее Императорского Величества и честь Академии»;
«Вычищать язык русский, пишучи как стихами, так и не стихами»;
«Давать лекции, ежели от него потребовано будет»;
«Окончить "Грамматику", которую он начал, и трудиться совокупно с другими над "Дикционарием русским"»;
«Переводить с французского на русский язык все, что ему дастся».
За работу Тредиаковскому определили жалованье в 360 рублей в год. Тредиаковскому был дан титул секретаря Академии, причем инициатива такого титулования принадлежала ему самому.
Еще в самом первом письме Шумахеру, отправленном сразу по прибытии в Москву в 1731 году, Тредиаковский выражал желание преподнести роман «Езда в остров Любви» императрице и быть представленным ей. В письме к Шумахеру от 4 марта того же года сообщалось, что Тредиаковский был принят в доме Екатерины Иоанновны, герцогини Мекленбургской, - сестры государыни. Тем не менее представление готовилось медленно, и аудиенцию Тредиаковский получил только в январе 1732 года, когда он произнес «Речь поздравительную Ея Императорскому Величеству по благополучном Ея прибытии в Санктпетербург» - в честь переезда двора в северную столицу.
После этого Анна Иоанновна пожелала услышать еще один панегирик и похвальные стихи, которые и были прочитаны ей в день именин 3 февраля 1732 года. Написал Тредиаковский и стихи в честь прибытия в Петербург Екатерины Иоанновны и лично их преподнес. По распоряжению императрицы все эти тексты были опубликованы отдельной книгой в 1732 году.
Тогда же Василий Кириллович вернулся к драматургическому жанру и сочинил несколько духовных концертов, посвященных императрице и ее сестре; после постановки одного из них он получил вознаграждение в 100 рублей - существенная сумма по тем временам.
По случаю нового, 1733 года, он вновь был принят при дворе и исполнил прославляющую императрицу «песнь» («Песнь, сочиненная на голос, и петая пред Ея Императорским Величеством Анною Иоанновною, самодержицею всероссийскою»). Таким образом, Тредиаковский явно претендовал на роль главного придворного поэта, неслучайно в 1731-1732 годах он жил в Москве и Петербурге, следуя за императорским двором.
Тредиаковский был назначен учителем русского языка для принца Антона Ульриха, жениха Анны Леопольдовны, а затем и президента Академии наук Кейзерлинга. Именно при Кейзерлинге он стал секретарем Академии на собственных условиях. И в дальнейшем придворные связи сопутствовали жизни Тредиаковского. В частности, в Москве он жил в домах А. Б. Куракина и С. К. Нарышкина, последний был близко знаком с А. Кантемиром и интересовался католицизмом. Это способствовало знакомству Тредиаковского - уже в елизаветинское правление - с вице-канцлером М. И. Воронцовым, которому посвящено «Слово о витийстве» 1745 года, он же впоследствии устроил лотерею для финансирования печатания трактата об орфографии.
Скрывая свою роль в связях прокатолически настроенных кругов русской аристократии с Европой, Тредиаковский активно пользовался наработанными знакомствами для построения карьеры.
Находясь при дворе Анны Иоанновны, Тредиаковский декларировал свою приверженность самодержавному строю, выступая против аристократической олигархии, однако сложно судить, насколько искренним он был в своих заявлениях. В «Приветственной оде...» 1733 года история о попытке ограничить самодержавие дана только в аллегорической форме.
Свое кредо он в наиболее явном виде выразил в следующем примечании к переведенной им книге Марсильи «Военное состояние Оттоманския империи» (1737): «Обыкновенно считается три рода Правлений: Первый называется Монархия, то есть, единоначалие. Сие Правление есть там, где одна токмо Особа самодержавно владеет всеми и всем. Понеже следствия сего Правления всегда благополучны; то несомненно можно заключить, что сие токмо Правление премудрейший Творец положил над людьми своими, да и все в нем околичности свидетельствуют, что оное токмо согласно с самым естеством: того ради сей род Правления есть лучший и полезнейший всех прочих. Вторый называется: Аристократия, то есть, благородных Держава. Сей подвержен многим неспокойствам, смятениям, и весьма разоряющим и печальным следствиям, как то видимо в некоторых народах. Третий называется: Демократия, то есть, народная власть, или держава. Сей, не упоминая бывающих в нем непорядков, всякого смеха достоин, и подобен мирскому сходу наших крестьян».
Отношения Тредиаковского с духовным сословием после возвращения из Европы были неровными. Прежде всего, это объяснялось изданием «Езды в остров Любви», которое некоторыми духовными персонами было названо безнравственным и вызвало нападки.
Тредиаковский должен был искать покровителей и в среде высшего духовенства. Результатом стало то, что он оказался в ближайшем окружении Феофана Прокоповича. Их могла сближать и общая культурная программа. «Езда в остров Любви» была переведена на разговорный русский язык, а в предисловии к ней Тредиаковский цитировал «Духовный регламент» самого Феофана.
Протекция Феофана Прокоповича имела большое значение при столкновении Тредиаковского и архимандрита Платона (Малиновского). С Платоном Тредиаковский должен был взаимодействовать еще в Славяно-греко-латинской академии, в которой тот с 1724 года исправлял должность префекта. Встречались они и в Москве в 1731 году, когда во время приема у ректора Славяно-греко-латинской академии Германа (Копцевича) Платон обвинил Тредиаковского в отложении от православия.
Помимо Феофана Прокоповича, Тредиаковский поддерживал отношения с Петром (Смеличем), который в описываемые годы был архимандритом Александро-Невского монастыря и первым советником Синода и вообще являлся одним из самых влиятельных православных иерархов. Существуют свидетельства, что по его приглашению Тредиаковский поселился в монастыре и жил там даже после отъезда Петра в Белгород. В монастыре около 1737 года Тредиаковский перевел и первый том «Древней истории» Роллена, которым затем занимался в течение 30 лет.
Активно занимаясь переводами и самостоятельным творчеством, в 1734-1735 годах Тредиаковский декларировал радикальную реформу русского стихосложения, поскольку обнаружил у силлабических стихов возможность звучать тонически. Реформа была начата публикацией в сентябре 1734 года поздравительной оды новому президенту Академии - Иоганну Корфу:
Есть российска муза, всем и млада, и нова;
А по долгу Ти служить с прочими готова.
Многи Тя сестры ея славят Аполлона;
Ухо но не отврати и от Росска звона.
Слово красно произнесть та хоть не исправна;
Малых по отцам детей и нема речь красна...
14 марта 1735 года по приказу Корфа впервые было созвано собрание переводчиков Академии, которое Тредиаковский упорно именовал Российским собранием. В речи на открытии собрания Тредиаковский не только критиковал существовавшее тогда в России стихосложение, но и намекал на то, что знает, как можно его изменить. Через несколько месяцев он опубликовал «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», в котором впервые дал описание стопы как основной меры стиха, ввел понятие долготы и краткости слогов, причем отлично понимал, что долгота и краткость в русском языке не аналогична древнегреческой и латинской. Здесь же был введен термин «тонический»; к трактату прилагался сборник стихотворений, которые были образцами и эталонами разных жанров - рондо, эпиграмма, сонет, элегия и т.д. Все они написаны новыми тоническими стихами, среди которых преобладал 7-стопный хорей.
В своем трактате 1735 года Тредиаковский дал девять определений основных стихотворных терминов - стих, слог, стопа, полустишие, пресечение (так он называл цезуру), рифма, перенос и так далее. Понятия стопы было ненужным для силлабического стихосложения, но Тредиаковский отлично понимал, что в русском языке она сильно отличается от античной, в которой понималась как сочетание долгих и кратких слогов. В описании Тредиаковского долгим слогом именовался ударный, а коротким - безударный.
Василий Кириллович, имея классическое образование, считал стихотворной нормой латинское стихосложение, к которому пытался приспособить русские стихи, особенно написанные в своем излюбленном метре. Эстетическим манифестом Тредиаковского стала «Эпистола от Российской поэзии к Аполлину», в котором перечислялись его собственные заслуги.
Главной целью реформы Тредиаковского на начальном этапе было максимальное разделение стихотворной и прозаической речи.
Поэтическое ударение в латинских словах не совпадало с реальным ударением. Тредиаковский по латинскому образцу смещал ударения в русских словах сообразно закономерности чередования ударных и безударных слогов в стихе.
В ранней силлабо-тонике Тредиаковского также обозначилась важнейшая особенность его индивидуального стиля: технической свободе инверсии и обращения со звуковым рядом соответствовала свобода в подборе лексики и словосочетаний. В пределах одного стиха он мог позволить себе совмещение самых архаических церковнославянизмов с просторечием и даже сниженной лексикой. Однако это свойство стало заметнее в 1740-е годы и позднее.
В 1739 году Тредиаковский приехал из Белгорода в Петербург и вернулся к обычным обязанностям переводчика Академии. Из его работ того периода выделяется перевод на латинский язык речи Амвросия (Юшкевича) по случаю бракосочетания Антона Ульриха и Анны Леопольдовны.
Далее в его жизни произошла трагедия, после которой он окончательно утратил свои позиции при дворе. Речь идет о его участии против воли в шутовской свадьбе в «Ледяном доме», что началось с чрезвычайно небезобидного розыгрыша.
Приветствие, сказанное на шутовской свадьбе
Здравствуйте женившись дурак и дура,
еще и блядочка, то-та и фигура.
Теперь-то прямое время вам повеселится,
теперь-то всячески поезжанам должно бесится,
Кваснин дурак и Буженинова блядка
сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваша, ну самоеды,
Начните веселые молоды деды.
Балалайки, гудки, рожки и волынки,
сберите и вы бурлацки рынки,
плешницы, волочайки и скверные бляди,
ах вижу как вы теперь ради,
гремите, гудите, брянчите, скачите,
шалите, кричите, пляшите,
Свищи весна, свищи красна.
не можно вам иметь лучшее время,
спрягся ханской сын, взял хамское племя.
Ханской сын Кваснин, Буженинова хамка,
Кому того не видно кажет их осанка!
О, пара! О, нестара!
Не жить они станут, но зоблют сахар,
А как он устанет, то другой будет пахарь.
Ей и двоих иметь диковинки нету,
Знает она и десять для привету.
Так надлежит новобрачным приветствовать ныне,
дабы они во все свое время жили в благостыне.
Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да елось.
Здравствуйте женившись дурак и дурка,
и еще блядочка то-та и фигурка.
4 февраля 1740 года вечером на дом к Тредиаковскому прибыл кадет Криницын и вызвал Василия Кирилловича в Кабинет, то есть в правительство, что сильно испугало литератора. Криницын отвез Тредиаковского на Слоновый двор, где велись приготовления к шутовскому действу, возглавлял которые кабинет-министр А.П. Волынский.
Тредиаковский пожаловался на самоуправство кадета, в ответ Волынский избил поэта, в чем помогал и Криницын. После экзекуции Тредиаковскому было велено сочинить шутовское приветствие на заданную тему и прочесть стихи непосредственно на свадьбе, то есть оказаться в роли шута.
После того, как Тредиаковский сочинил эти стихи, его отвезли в Маскарадную комиссию, в которой он провел две ночи под стражей. Там его вновь жестоко избили, обрядили в шутовское платье и заставили участвовать в действе. Эти события были описаны самим Василием Кирилловичем в рапорте Академии от 10 февраля 1740 года и прошении на Высочайшее имя, направленном в апреле. На первых порах рапорт и прошение остались без ответа.
Князь М. А. Голицын был обращен в шута из-за женитьбы на итальянке, ради которой он перешел в католичество. Та же судьба ожидала и его зятя - А. П. Апраксина. Из шести шутов Анны Иоанновны четверо были католиками, и именно по этой линии следует искать причины вовлечения в действо Тредиаковского. Кроме того, шутовские обычаи при дворе Анны Иоанновны преемственно были связаны с «потешными церемониями» Петра I и, в частности, с «Всешутейшим собором».
В описании шутовской свадьбы в Ледяном доме упоминается и выступление Тредиаковского - его шутовские вирши именуются «казаньем» или же «срамным казанием». По-видимому, это полонизм, восходящий к польск. kazanie - «проповедь», что могло иметь и католические коннотации. В этом контексте важно то, что кабинет-министру А. Волынскому могли быть хорошо известны связи Тредиаковского с католиками, поскольку в 1719-1724 годах он был астраханским губернатором, а также был связан с А. Ф. Хрущовым, который был знаком с княгиней И. Долгорукой. Скорее всего, Тредиаковский не был случайной жертвой произвола, тем более, что митрополит Казанский Сильвестр (Холмский), причастный к миссии Жюбе, имел отношение и к отстранению Волынского от поста казанского губернатора, что усилило его раздражение против духовных лиц вообще и конкретных персон ниже его по положению.
Участие Тредиаковского в «дурацкой свадьбе» было одним из самых трагических эпизодов в его жизни. Формально все окончилось для Василия Кирилловича благополучно: после опалы А. Волынского он был признан невинно пострадавшим и вознагражден «за бесчестье и увечье» в сумме годового жалованья - то есть 360 рублей, избиение стало одним из обвинений, выдвинутых экс-министру. Тем не менее эта история чрезвычайно сильно повредила репутации Тредиаковского, в том числе и посмертной.
23 февраля 1740 года Тредиаковский по Высочайшему повелению был прикомандирован к французскому посланнику Жаку де Шетарди, который находился в Москве. В старой столице Василий Кириллович пробыл наездами до конца 1742 года, живя в одном доме с духовным лицом из французской свиты.
Кончина Анны Иоанновны и последующие события вплоть до переворота 1741 года прошли в отдалении от бывшего придворного поэта. Его положение стремительно менялось, как в академическом, так и в политическом смысле. Российское собрание еще в январе 1740 года получило из Фрейбурга «Письмо о правилах российского стихотворства» студента Михайлы Ломоносова, содержащее иронические выпады против Тредиаковского.
Василий Кириллович, только что переживший шутовскую свадьбу, крайне болезненно воспринял критику и идеи Ломоносова. Он составил ответ за подписью всего Российского собрания, но в результате его ведущие члены - В. Е. Адодуров и И. И. Тауберт - воспрепятствовали отправке письма за границу как «наполненного учеными ссорами».
Насмешки Ломоносова, и позиция, занятая бывшими учениками, коллегами и единомышленниками Тредиаковского и отдающая пренебрежением, были выражением неких тенденций при дворе, в Академии и русской поэзии, которых Тредиаковский вовремя не заметил. Собственно, свою реформу стихосложения Ломоносов декларировал еще в 1738 году силлабо-тоническим переводом оды Фенелона, направленным в Собрание, - Тредиаковский тогда все еще находился в Белгороде. После ломоносовский оды «На взятие Хотина» 1739 года Тредиаковскому более не давали для перевода стихов и од. Произведения западной поэзии с этого периода поручали Адодурову, который передавал их смысл прозой.
Более в академической среде Тредиаковский не воспринимался как авторитет в области поэзии, а возвращение в Петербург Ломоносова означало, что «время Тредиаковского навсегда ушло», но он это понял далеко не сразу.
В начале 1742 года по приказу новой императрицы Елизаветы Петровны Тредиаковский был вновь откомандирован в Москву в связи с прибытием Морица, графа Саксонского, претендовавшего на курляндский престол. Его прошение на имя государыни сохранилось в переводе Тредиаковского на русский язык. По совету А. Б. Куракина, Тредиаковский попытался напомнить о себе Елизавете Петровне одой на коронацию, которая состоялась в Москве 24 апреля 1742 года. Стихотворение оставило равнодушной новую императрицу, больше он не пытался создавать «подносных» произведений. На фоне Ломоносова 40-летний Тредиаковский казался архаичным: коронационная ода написана силлабическим стихом средней длины, который в Академии уже представлялся неприемлемым для русской поэзии. Василию Кирилловичу предстояло заново найти свое место в жизни и культуре.
После возвращения из Москвы Тредиаковский предпринял ряд усилий, чтобы повысить свое положение в Академии и, соответственно, получаемое жалованье. В мае 1743 года он подал «доношение» с подробным перечислением своих трудов и заслуг, однако оно осталось без ответа. В августе он повторно подал документы, желая получить должность библиотекаря Академии, и одновременно подал заявление на получение должности профессора элоквенции, апеллируя к новому президенту Академии - Нартову, который затеял борьбу с иностранным засильем в российской науке. Однако Конференция Академии 10 октября 1743 года под формальным предлогом (в Академии имелась только одна штатная единица по литературе латинской и русской, занятая Штелиным) Тредиаковскому отказала. Тогда Тредиаковский обратился в Святейший Синод и в результате 4 ноября 1743 года получил оттуда аттестат, собственноручно выполненную копию которого представил Академии.
29 ноября президент Академии А. Нартов представил в Сенат прошение о назначении Тредиаковского профессором с окладом 500 рублей в год, однако дело вновь застопорилось. 28 февраля 1744 года Тредиаковский обратился в Сенат самолично, ответ был получен только через год - 2 февраля 1745 года. Императрица Елизавета Петровна подписала указ о назначении 25 июля 1745 года, в этот день звание профессора Академии было одновременно пожаловано Тредиаковскому и Ломоносову, а звание адъюнкта - Крашенинникову. Назначение имело и материальное измерение - жалованье профессора равнялось 660 рублям в год. Однако при этом была нарушена академическая процедура, и с самого начала Тредиаковский восстановил против себя коллег. Звание профессора Академии в те времена не предполагало преподавания, регулярные занятия в Академическом университете начались только с 1746 года, и в контракте основными занятиями Тредиаковского остались переводы научной литературы. В связи с начавшейся между ним, Ломоносовым и Сумароковым «литературной войной» он перестал писать стихи.
В 1745 году Академия и Сенат вели переписку относительно возможности опубликовать в переводе Тредиаковского «Древней истории» Роллена, переводом которой он занимался еще с 1737 года. По запросу Академической Конференции, 17 октября 1745 года Тредиаковский представил готовый перевод трех первых томов.
Между тем в 1745 году для нужд Академической гимназии потребовался немецко-французско-русский разговорник, взамен издания 1738 года, и Тредиаковскому поручили исправление русского текста. Тредиаковский не просто отредактировал текст, но и представил на латинском языке статью об окончаниях имен прилагательных в русском языке («Deрlurali nominum adjectivorum integrorum, Russica lingua scribendorum terminatione»).
Василий Кириллович впервые выступил с проектом орфографической реформы, предложив, чтобы в печатаемых Академией книгах окончания прилагательных в именительном падеже мужского пола множественного числа печатались на «и», женского - на «е», а среднего - на «я» (взамен существовавшего: мужского рода - на «е», женского и среднего - на «я»). Проект вызвал полемику с Ломоносовым, в которой остальные академики не участвовали, а Шумахер инициативу не поддержал.
В 1747 году Академия постановила печатать «Древнюю историю» Роллена тиражом 600 экз., и готовые три первых тома были направлены в типографию. Тогда же Придворная контора к 5-летию коронации Елизаветы Петровны поручила Тредиаковскому перевести с французского языка некую «оперу», которая и была напечатана на французском, русском и итальянском языках. По-видимому, это был «Митридат» Расина, сыгранный в придворном театре 26 апреля.
Тредиаковский перевел немецко-французский разговорник Плацена на латинский язык и опубликовал трактат об исчислении Пасхи «Математические и исторические наблюдения о сыскании Пасхи по старому и новому стилю».
30 октября 1747 года в сильном пожаре у себя дома Тредиаковский лишился всего имущества. 2 ноября он просил у Академии выдать ему жалованье за следующий, 1748 год, академическая канцелярия, однако, распорядилась выдать только 110 рублей, положенных ему за сентябрь и октябрь. Впрочем, в тот же день распоряжением императрицы погорелец Тредиаковский должен был получить для распространения в свою пользу книги, изданные типографией Академии, на сумму 2000 рублей. Это не улучшило положения ученого, поскольку 5 декабря в главном здании Академии тоже произошел сильный пожар. В конце концов канцелярия Академии выдала Тредиаковскому 4000 экз. календарей на 1749 год, но с условием, что он пустит их в продажу не ранее 1 января того же года.
В 1748 году увидел свет громоздкий трактат Тредиаковского «Разговор об ортографии», то есть о русских звуках, буквах и шрифтах. Издан он был на средства друзей и покровителей ученого, которые пожелали остаться неизвестными; и это несмотря на то, что первоначально отпечатанный тираж погиб при пожаре в доме автора.
Трактат знаменовал оформление ранее только проступавших в Тредиаковском черт филолога. Он, явно в подражание французским современникам или памятуя о своих ранних притязаниях поэта-законодателя, стремился быть занимательным и построил трактат в форме диалога, взяв за основу «Разговор о правильном латинском произношении греческого» Эразма Роттердамского. Результат в известном смысле был неожиданным: Тредиаковский совершенно сознательно дистанцировался от элитных читателей в Академии и при дворе, адресуясь к широким массам грамотеев («простым людям и ученикам, для которых наибольше я трудился»). В академической среде, ориентированной на классицизм, манера Тредиаковского была воспринята как «ученое балагурство».
Основой его собственного учения об орфографии было стремление приблизить русское правописание к фонетической его основе: «Орфография моя большею частию есть по изглашению для слуха, а не по произведению ради ока...».
При этом Тредиаковский, как и в случае с обращением к опыту гуманизма Эразма, а не современного ему классицизма, настаивал на необходимости сохранения славянской основы русского языка. В дальнейшем, переводя «Аргениду», он хвалился, что «...почитай ни одного от меня в сем... переводе не употреблено чужестранного слова, сколько б которые у нас ныне в употреблении ни были, но все возможные изобразил нарочно, кроме мифологических, славено-российскими равномерными речами».
Тредиаковский впервые описал феномен так называемой народной этимологии: «Солдатство наше из расттаг, немецкого слова, значащего отдохновения день, сделало по-нашему роздых... или как простолюдины наши читаделлу, итальянское слово, называют по-своему чудоделом для сходства ж в звоне».
Тредиаковский в средневековом схоластическом духе пытался искать славянские корни в иностранных словах и доказывал древность славянской и русской государственности, которая в глубокой древности оказывала влияние на окружающие народы; он полемизировал с «Историей Скифии» Байера. Собственно орфографическая реформа, предложенная Тредиаковским, существенно опередила свое время. В основе теории Тредиаковского лежал еще античный тезис Квинтилиана: «каждая буква... заключает в самой себе основание, по какому она полагается в этой, а не в другой части слога для означения определенного звука». В результате, с присущим ему догматизмом, Василий Кириллович затеял борьбу с сосуществованием в русском алфавите «и» и «i», причем предлагал во всех случаях использовать «и десятеричное». Отказался он и от второго «з», но писал его как французское «s», а также предложил изгнать из языка титла и лигатуры. Из экзотических его предложений выделяется отказ от буквы «щ», которую он предложил заменить на сочетание «шч». «Э» он заменял на «е» («етот»), но зато предложил второй знак для йотированного е (если, ей). Отвергая букву «ѣ», он был готов пойти на компромисс с духовенством в этом вопросе.
Тредиаковский пытался свои произведения печатать последовательно в собственной орфографии: «...неверные буквы проізошлі от неісправного выговора і от слѣпого незнанія і сверх того Ешче протівны древності нашего яsыка».
Но эксперименты длились недолго, хотя на некоторых аспектах своей реформы («единитных палочках», которые должны были графически обозначать интонации) Тредиаковский настаивал до конца жизни. Эти эксперименты вызывали недоумение и насмешки современников, не понимавших догматичности мышления Василия Кирилловича, который облекал свои новаторские идеи в схоластические формы. В эпоху господства стиля Ломоносова это выглядело, по меньшей мере, странно.
В примечаниях к «Разговору об ортографии» Тредиаковский поместил несколько переводов латинских отрывков, которые указывают на начало новой работы, которая приведет к созданию «Телемахиды». При переводе Горация он впервые использовал ямб: «Как лист с древес в лесах погодно опадает, Так век старинных слов в языке пропадает...», а для перевода Овидия - дактило-хореический гекзаметр:
Всяк о полезном сперва, не о хвальном печется прилежно,
И с Фортуной стоит Верность и падает с ней.
Скоро найти одного из тысяч отнюдь не надежно,
Кто б добродетель себе ж платою мнил от людей;
Самая честь правоты без награды хоть красная нежно,
Только ж не льстит, и жаль даром быть доброй при сей.
После выхода «Разговоров об ортографии» президент Академии К. Разумовский поручил Тредиаковскому перевод аллегорического романа «Аргенида».
19 марта 1749 года Тредиаковский в очередной раз пострадал от пожара на Васильевском острове (в 10-й линии которого располагался его дом). Из письма Шумахера к Теплову следует, что Тредиаковский лишился кухни и конюшни, но, по крайней мере, не пострадали книги и рукописи. В 1747 году у Тредиаковского погибли как рукописи оконченного перевода «Истории» Роллена (и он начал перевод заново), так и уже отпечатанные в Академической типографии тома. Это не помешало уже в том же году представить в Академию законченный перевод «Аргениды», данный на рассмотрение Ломоносову, который отметил высокое его качество. 21 августа 1750 года было начато печатание романа в пяти томах, каждый тиражом 1250 экз.
Роман Барклая «Аргенида», написанный на латинском языке прозой и стихами, имел чрезвычайно сложный сюжет со множеством ответвлений и вставных эпизодов. В основе его лежала авантюрно-любовная фабула: дочь сицилийского царя Мелеандра - Аргенида - влюблена в Полиарха, верного царского слугу, который был оклеветан царским фаворитом и тайным мятежником Ликогеном и приговорен к смерти. После огромного количества бедствий и приключений влюбленные смогли соединиться. Однако главной в «Аргениде» была политическая линия, поскольку роман был откровенной апологией наследственной абсолютной монархии. В основу романной фабулы, хотя и скрытой за античными именами, была положена реальная история Франции XVI века - борьбы короля, гугенотов и Лиги. Одновременно автор представил своего рода учебник для идеального монарха, что отлично понимал и Тредиаковский: «Намерение авторово в сложении толь великия повести состоит в том, чтоб предложить совершенное наставление, как поступать государю и править государством». Огромный успех «Аргениды» объяснялся именно ее идеологией просвещенного абсолютизма, даже Ломоносов признавал роман Барклая одним из самых значительных произведений мировой литературы.
«Аргенида» сыграла колоссальную роль в эволюции Тредиаковского как литератора. Размышления о стиле, опыт переводов новолатинской прозы и наконец уже начатые эксперименты при переводе латинских гекзаметров позволили ему сделать русский перевод превосходящим переводы на другие иностранные языки этого знаменитого романа.
Тредиаковский впервые правильно решил вопрос о природе русского гекзаметра, заменив античную долготу и краткость слога чередованием ударных и неударных слогов; то есть он не переносил механически античную метрику, а создал тоническое соответствие, сохранив притом античный колорит (местами даже допуская прямые латинизмы). Данный гекзаметр из первого тома «Аргениды» содержательно является переводом стихов из IV книга Овидиевых «Метаморфоз», но по стилю и фразеологии приближен к Гомеру.
Практически вся середина XVIII века для русской литературы ознаменовалась серьезной и чрезвычайно напряженной литературной борьбой, главное место в которой занял конфликт между Тредиаковским и Сумароковым. Результаты этого конфликта оказались чрезвычайно продуктивными, в ходе борьбы возникли новые литературные жанры - первые русские комедии и пародии на индивидуальный стиль, а также литературная критика как таковая.
Личный и творческий конфликт Тредиаковского и Сумарокова вызревал исподволь с начала 1740-х годов и перешел в открытую фазу в 1748-м. Последнее было связано с изданием трагедии «Хорев», означавшим притязания Сумарокова на полностью самостоятельную позицию в русской литературе.
Сумароков тем самым отходил от роли модного светского стихотворца - каким в свое время был и Тредиаковский - и претендовал на создание программного произведения в одном из ключевых жанров классицизма. Не случайно современники впоследствии называли его «российским Вольтером и Расином». Хотя до нас не дошли отзывы Ломоносова и Тредиаковского на «Хорева» времени его создания и первой публикации, нет сомнений, что они были недоброжелательными; Сумароков был поставлен перед необходимостью защищать как свое творение, так и стилевые и политические притязания.
Первый поэтический спор Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова прошел в 1743-1744 годах, главным свидетельством чего стала небольшая книжка «Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждой одну сложил особливо». Еще А. Куник обращал внимание на то, что данный спор уникален в истории русской литературы тем, что тяжущиеся стороны обратились для суда к публике. Первое в России поэтическое состязание стало одновременно дискуссией о семантике стихотворного размера в условиях, когда классицистская традиция, прикрепляющая семантику к определенному размеру, еще только формировалась.
Летом 1743 года трое писателей встретились и обсудили проблему: Тредиаковский в своем «Способе...» 1735 года утверждал, что героический стих должен быть непременно хореическим, Ломоносов в «Письме о правилах российского стихотворства» принял мысль о соотнесенности метра, жанра и семантики, но одический стиль связывал с ямбом. Далее Тредиаковский сообщил, что метр изначально не определяет семантики, а одический или элегический стиль зависит от используемой системы образов и лексики. Ломоносов с ним не согласился, ибо полагал, что метру свойственна особая ритмическая интонация, Сумароков примкнул к нему.
Рациональные аргументы не устраивали обе стороны, поэтому вместо обмена контраргументами Сумароков предложил поэтам сочинить одическое переложение из Псалтири, причем сам Сумароков и Ломоносов должны были сделать его ямбом, а Тредиаковский хореем. То есть, если недостаточно индивидуальной эстетической оценки стихотворца, судьей должен был выступить «свет». Оды были напечатаны анонимно, но Тредиаковский написал к изданию предисловие, в котором привел суть спора и славянский текст псалма. Тираж составил 500 экз., из которых 200 печаталось за счет Академии наук для продажи и 300 - за счет авторов.
Данный спор не кончился ничем, поскольку все трое поэтов признали друг друга равноправными в «согласии разума».
В 1748 году Сумароков издал трагедию «Гамлет» и две «Эпистолы», последние были насыщены личными выпадами и против Тредиаковского, и против Ломоносова. В стихах 21-44 «Эпистолы» прямо говорилось, что в России нет хороших писателей, а сверх того, содержались прямые издевательства по адресу орфографической реформы Тредиаковского. Насмешки над Ломоносовым пояснялись его попыткой навязать российскому красноречию чужеродную традицию, а переводческая деятельность Тредиаковского названа неудачной, высокопарной, пустой и невнятной.
Прохождение «Гамлета» и «Эпистол» через академическую цензуру вызвало к жизни совершенно новый институт рецензирования, что не имело прецедентов в тогдашней русской культуре. При этом Тредиаковскому на «освидетельствование» рукописи Сумарокова было дано 24 часа, после чего он был обязан передать ее Ломоносову; обе рецензии были датированы 10 октября 1748 года. Через пару дней история повторилась с «Двумя эпистолами», причем отзывы Ломоносова были уклончивыми и двусмысленными, он не хотел конфликтовать с Сумароковым, имевшим высоких покровителей. Тредиаковский, с его взрывным темпераментом, тем самым подставил себя под удар ответной критики и начальственного гнева; Сумароков явно не хотел идти на примирение и даже заключил с Ломоносовым тактическое соглашение.
В 1750 году «Две эпистолы» с добавленным четверостишием, содержащим грубые выпады против Тредиаковского, вышли из печати. Василий Кириллович смог ответить на это рядом выпадов в предисловии к готовящему к изданию переводу «Аргениды» Барклая и в результате был вынужден убрать их при наборе текста.
В том же 1750 году Сумароков издал первую русскую комедию «Тресотиниус», также имевшую явно антитредиаковскую направленность, а Василий Кириллович явно опознавался современниками в образе жениха-педанта. По тексту комедии было разбросано множество намеков на творческую манеру Тредиаковского, особенности его стиля; много скрытых цитат из «Езды в остров Любви» и «Разговора об ортографии».
В ответ весной 1750 года Тредиаковский создал пространное «Письмо от приятеля к приятелю» - первый образец русской литературной критики. Несмотря на многочисленные личные выпады, критика эта носит научный, стиховедческий и литературоведческий характер и касается всего творчества Сумарокова. Критика нелогичности сюжета и жанровых несоответствий приводит Тредиаковского к заявлению о неоригинальности произведений Сумарокова вообще и его творческой ограниченности. Поскольку в те времена особое внимание уделялось грамматической критике художественных произведений, Тредиаковский использовал методы, уже примененные против него Сумароковым. Он уличал его в неправильном использовании падежей и родов, наиболее часто прибегая к семантической критике, обращая внимание на неправильное словоупотребление.
Однако литературная война 1748-1750 годов была Тредиаковским проиграна, а он сам подвергся еще одному осмеянию в новой комедии Сумарокова «Чудовищи», быстро написанной в середине 1750 года. Обе комедии Сумарокова были поставлены на сцене придворного театра в присутствии императрицы Елизаветы Петровны, наследника престола Петра Федоровича и его супруги - будущей императрицы Екатерины. Тредиаковский превратился в посмешище при дворе, что сыграло крайне неблагоприятную роль в его дальнейшей жизни и карьере.
29 сентября 1750 года президент Академии граф Разумовский огласил изустный указ императрицы, которым повелевалось профессорам Ломоносову и Тредиаковскому «сочинить по трагедии». Тредиаковский серьезно подошел к делу и даже отверг срочный перевод оперного либретто к придворной постановке 26 ноября. Вскоре президент Разумовский слушал авторское чтение уже написанной части и приказал скорейшим образом ее напечатать к новому году. Трагедия была на античный сюжет и получила название «Деидамия»: ее фабула основана на сказании о юноше Ахиллесе, которого мать, Фетида, скрыла на острове Скиросе в женском одеянии под именем Пирры, чтобы избавить его от участия в Троянской войне. Работа шла очень быстро. Два первых акта поступили в академическую типографию, планировалось даже вырезать гравюру по сюжету драмы. В конечном итоге «Деидамия» была напечатана только в 1775 году, по завещанию автора она была снабжена посвящением Сумарокову.
Сильным ударом для Тредиаковского было повышение в звании Ломоносова: с 1 марта 1751 года он был произведен в коллежские советники с жалованьем в 1200 рублей. Василий Кириллович попытался обратиться с прошением о повышении жалованья; после отказа Разумовского он заболел, о чем уведомлял Шумахера.
С тех пор материальное положение Тредиаковского неуклонно ухудшалось, а переписка с канцелярией Академии была полна прошений о досрочной выплате жалованья и помощи с возвратом долгов. В следующем, 1752 году Тредиаковский замыслил издать собрание своих сочинений и переводов, что объяснялось как желанием издать трагедию, так и поправить материальное благосостояние. Немалую роль, по-видимому, сыграло и соперничество с Ломоносовым - в августе 1751 года вышел в свет первый том его «Собрания разных сочинений в стихах и в прозе». Первоначальный план сборника трудов Тредиаковского явно отталкивался от сочинений Ломоносова: «Ломоносов представал перед читателем как поэт и ритор, Тредиаковский должен был предстать писателем, близким к французским литераторам-филологам - переводчиком, теоретиком стиха, автором рассуждений о поэзии и комедии - а как оригинальный поэт, лишь автором "Деидамии"».
Тредиаковский, написав стиховедческий трактат и два независимых от него рассуждения о поэзии, отказался от выработанной веками традиции. Вероятно, это не было осознанным решением, а следствием его штудий в области стиха. Здесь оказывались возможны самые радикальные прорывы: в статье «О древнем, среднем и новом стихотворении российском» Тредиаковский представил первую историю русской поэзии вообще, и это же показывало, что он вышел за пределы классицистских поэтик, в которых вневременной идеал поэзии несовместим с ее историческим осмыслением. Тредиаковский фактически предвосхитил исторический взгляд на поэзию, появившийся только в эпоху романтизма. Родственные романтизму взгляды продемонстрированы в статье «Мнение о начале поэзии и стихов вообще», в которой утверждается божественное значение поэзии, общее для классицизма и следующего за ним романтизма.
На фоне столь смелых прорывов в будущее в теории стиха Тредиаковский оставался архаичным. Он первым ввел в русский стих тоническую меру, а далее, приняв силлабо-тонический принцип Ломоносова, разработал целостную систему русского стихосложения, но мыслил категориями предшествующих эпох.
Например, в его учении о стихе центральной категорией оставался размер - стиховое единство, а не метр.
Тредиаковский определял стих не видом стоп, а их числом: для него существовали гекзаметр (любой шестистопный размер), пентаметр, тетраметр и так далее. Ямбические это, хореические или трехсложные шести-, пяти-, четырех- и трехстопники - для Тредиаковского имело второстепенное значение, поэтому он использовал греческие термины, в которых сам вид метра не указывался, что резко отличало его от Ломоносова. Так был построен его «Способ к сложению российских стихов».
Выдвигая на первое место в учении о стихе размер, Тредиаковский исходил из вневременной и внеязыковой сущности стиха. Это давало ему широчайшие возможности для перевода стихотворных произведений с немецкого, французского, итальянского, латинского и древнегреческого языков. Василий Тредиаковский до начала XIX века был единственным русским поэтом, способным переводить латинские стихи не просто эквиритмично, а эквилинеарно, то есть с равным числом строк. Это же предоставляло ему широкое поле для экспериментов, но в рамках главной теоретической основы - идеалом стиха по-прежнему была Античность, а русская поэзия была тем лучше, чем глубже соответствовала образцам.
Соблюсти строгий принцип классицизма в первом томе «Сочинений и переводов» Тредиаковский не пожелал и рядом с манифестом французского классицизма и собственными рассуждениями поместил басни, источником которых были басни Иоахима Камерария. Тредиаковский взялся за стихотворный перевод латинской прозы, что следует классицистскому пониманию жанра басни, но его стихи и стиль полностью противоречат классицизму. Тредиаковский (в противоположность критике Сумарокова) показал, что категория стиля не была определяющей для него и он не стремился к соблюдению стилевого единства.
Второй том «Сочинений и переводов» оказался уникальным, поскольку его содержание составили стихотворения, написанные или переделанные в период работы над «Способом к сложению российских стихов». Переделка Тредиаковским своих старых вещей и «состязания» между ними вообще не знают аналогий, но достаточно понятны в свете его теории стиха и метода перевода. Тредиаковский оказался единственным автором силлабических стихов, который перевел свои старые произведения в новую - силлабо-тоническую систему, основываясь при этом на представлении о синонимии разных метрических систем. Этот принцип он декларировал еще в «Новом и кратком способе к сложению российских стихов», заявив, что переработает все свои стихи.
Тредиаковский прекрасно понимал, что силлабическая поэзия мгновенно устарела с введением нового способа версификации, и «продлевал им жизнь». В частности, он переделал начальную строфу первой сатиры А. Кантемира. Исходил он при этом из классицистской вневременности стиха, поскольку идеальная его сущность независима от реального его облачения, то стихи принципиально переводимы на любой язык и размер. Метрика же при этом для стиха наименее значима.
К сентябрю 1749 - январю 1750 года относится активное участие Тредиаковского в дискуссии о диссертации Г. Миллера о происхождении русского народа. Василий Кириллович, по обыкновению, занял собственную позицию, которая совершенно не согласовывалась как с позицией немецких академиков, так и Ломоносова, который обвинил Миллера «в умышленном унижении славы России».
В своей рецензии от 13 сентября 1749 года Тредиаковский занял подчеркнуто объективную позицию, заявив (в переводе на современный язык), что из-за крайней отдаленности исторической эпохи и небольшого числа исторических источников любая позиция историка по вопросу происхождения древнерусской государственности будет лишь реконструкцией: «Речь о происхождении народа и имени Российского, сочиненную господином профессором Миллером, не сыщется-ль в ней чего предосудительного для России, я, рассматривал со всяким возможным прилежанием, и нашел, что сочинитель по своей системе с нарочитою вероятностию доказывает свое мнение... Когда я говорю, что сочинитель сея речи с нарочитою вероятностию доказывает свое мнение, то разумею, что автор доказывает токмо вероятно, а не достоверно... Но сия его вероятность по та у меня будет нарочита, пока кто другой большия и достовернейшия не подаст в рассуждении сего. Сверх всего того нет, почитай, ни единого в свете народа, у которого первоначалие не было б темно и баснословно. Следовательно, я не вижу, чтоб во всем авторовом доказательстве было какое предосуждение России...».
21 июня 1750 года Тредиаковский представил расширенный вариант рецензии, которая показывает, что он согласился с аргументацией Миллера в варяжском вопросе, но при этом - в русле собственных теорий - считал варягов славянами.
Тяжелейшим в карьере Тредиаковского оказался 1755 год, которому предшествовала двухлетняя тяжба с Академией и Синодом об издании стихотворного переложения «Псалмов», а также прекращение издания последующих томов «Истории» Роллена. С начала 1755 года Академия стала издавать журнал «Ежемесячные сочинения», на страницах которого Тредиаковский опубликовал статьи «Об истине сражения у Горациев с Куриациями в первые Римские времена в Италии» (мартовская книжка) и перепечатал «О древнем, среднем и новом стихотворении Российском» (июньская). Последняя вновь поставила Василия Кирилловича в центр скандала, поскольку была опубликована в авторской орфографии, причем Тредиаковский впервые использовал «единитные палочки» - дефисы, с помощью которых соединялись слова, на которые делался акцент в предложении.
Ломоносов напечатал на это крайне несдержанную эпиграмму, в которой были такие слова:
Языка нашего небесна красота
Не будет никогда попранна от скота.
От яду твоего он сам себя избавит
И вред сей выплюнув, поверь, тебя заставит
Скончать твой скверный визг стонанием совы,
Негодным в русской стих и пропастным, увы...
Тредиаковский ответил несколькими статьями и столь же некорректными стихами, в которых выступил противником реформы русского языка и защищал его церковнославянскую основу.
Возобновившаяся литературная война не помешала тактическому союзу Тредиаковского и Ломоносова выступить против предпочтения при назначениях Академией иностранных специалистов русским, о чем они писали в представлении от 27 марта 1755 года, оставшемся без ответа.
В октябре 1755 года Тредиаковский отправил на Сумарокова донос в Святейший Синод. Этот шаг стал известен Сумарокову, который в ноябре добился постановления Академии о недопущении критических высказываний Тредиаковского против него. Тредиаковский в ответ подал в ноябре жалобу против Миллера, который, будучи ученым секретарем Академии, якобы не пропускал в печать его сочинений. Г. Миллер же обратился к президенту Академии Разумовскому, в результате Тредиаковский обиделся окончательно и пришел к выводу, что лично против него в Академии существует заговор. Эти мотивы неоднократно повторялись в протоколах Академии за 1756-1757 годы, то есть конфликт принял затяжной характер. Он усугублялся некими «припадками» у Тредиаковского, которые были немаловажным аргументом против его действий.
В марте 1757 года Тредиаковскому в очередной раз было отказано в праве преподавания латинской стилистики.
3 и 15 ноября 1758 года Тредиаковский подавал прошения о возобновлении выплат и жаловался на «ипохондрию и гемоптозис». В ответ от имени графа Разумовского пришло письмо, содержащее требование вернуться на службу и продемонстрировать проделанную за два последних года работу. Тредиаковский направил на это прошение об отставке, датированное 23 марта 1759 года. Через неделю, 30 марта, академическая канцелярия, делами которой тогда распоряжались Ломоносов и Тауберт, прислала постановление об увольнении Тредиаковского из Академии с выплатой положенного ему на день отставки жалованья, в том числе 200 рублей, должных им банковской конторе по вексельному производству. Тредиаковский просил выписать ему жалованье за последнюю неделю марта и за апрель за корректуры, которые он держал, но в этом ему было отказано.
После увольнения из Академии Тредиаковский потребовал паспорт и аттестат (соответственно, 17 и 23 июня 1759 года) ввиду «отъезда для собственных нужд и для житья в Москву», которые и были ему выданы. Тем не менее Тредиаковский так и не перебрался в старую столицу и не изменил образа жизни и рода занятий.
В 1759 году его сонет и статья «О мозаике» были опубликованы в журнале Сумарокова «Трудолюбивая пчела». В последней Тредиаковский заметил, по поводу мозаик Ломоносова, что при всей красоте и долговечности они не могут заменить масляной и фресковой живописи в передаче натуры. Ломоносов обиделся на этот отзыв и вспоминал об этом даже спустя три года.
В 1760 году типография Московского университета выпустила в свет новый перевод Тредиаковского в двух частях. Первая включала «Житие канцлера Франциска Бакона», вторая - «Сокращение философии канцлера Франциска Бакона». Как всегда у Тредиаковского, для перевода было взято недавнее издание авторитетного французского автора - в данном случае Александра Делейра, чья «La vie du chancelier Francois Bacon» была выпущена в 1755 году. В оригинале жизнеописание Бэкона и его философия излагалась от первого лица, причем цитаты из бэконовских сочинений не выделялись и были органично включены в авторский текст. Перевод Тредиаковского был двойным, поскольку биографию Бэкона Делейр заимствовал у шотландского поэта и драматурга Дэвида Моллета.
Тредиаковский-переводчик явно заботился о понятности текста для своего потенциального читателя: например, «вложение денег» он переводил как «накупить сел и деревень», а экзотическое для тогдашнего россиянина понятие «пэр» передавал как «большие бояры». Поскольку в русский язык того времени вводилось большое число новых исторических, политических и социологических понятий, к ним прилагались пространные примечания. Например, впервые введя термин «эпоха», Тредиаковский пояснял: «Эпоха, по словам, есть расстановка, остановка, постановка; но по знаменованию началочисление лет, соименное ей слово есть Эра». Вплоть до перевода «Новой Атлантиды» 1821 года труд Тредиаковского оставался единственным доступным на русском языке описанием философской системы Ф. Бэкона.
12 января 1761 года Тредиаковский обратился в Академию с предложением опубликовать в его переводе 15-томную «Римскую историю» Роллена как продолжение подходящей к концу «Древней истории». Издание должно было выходить в томах того же объема и формата, тиражом 2400 экз. Тредиаковский планировал финансировать издание «своим коштом», но в количестве не менее двух томов в год; к заявлению прилагался перевод предисловия. Канцелярия Академии предложение приняла, но потребовала по 100 рублей предоплаты за каждый том, с чем Тредиаковский согласился. Первый том новой «Истории» вышел в свет уже в июле того же года. К февралю 1766 года все 15 томов «Римской истории» увидели свет.
В 1767 году Тредиаковский издал в своем переводе продолжение «Римской истории», написанное учеником Роллена - Кревье («История о римских императорах с Августа по Константина»).
По совокупности заслуг Академия ходатайствовала о присвоении Тредиаковскому чина надворного советника, которым он именовался с начала 1765 года.
Музыкальное творчество Тредиаковского известно сравнительно мало, поскольку почти все нотное наследие сохранилось в рукописных сборниках, в большинстве случаев уникальных и труднодоступных; часть материалов, видимо, утрачена. В 1980-е годы в фондах Центральной научной библиотеки АН Украинской ССР были найдены рукописи шести из семи духовных концертов Тредиаковского, чье исполнение неоднократно описывалось современниками; все рукописи снабжены указанием авторства. Наибольшее количество музыкальных произведений самого Тредиаковского и переложений его стихов осталось от 1730-1740-х годов, то есть периода наибольшей известности его как поэта.
Первоначальное музыкальное образование Тредиаковский получил от отца-священника; в латинской школе капуцинской миссии музыка преподавалась наравне с риторикой и языками, это было так называемое «партесное пение». Уже в стиховедческих работах 1730-х годов он прямо указывал на связь между стихосложением и музыкальным искусством и писал, что «тонический принцип был введен в русское стихосложение под влиянием народной песни». В «Ответе...» с рассуждением об античной строфе он писал о «столповом» и «демественном» пении и приводил нотные примеры для наглядной демонстрации стиха у Гомера и Вергилия. Музыка, таким образом, для Тредиаковского была неотделима от поэзии.
Первые музыкальные опыты Тредиаковского, предпринятые еще до отъезда в Европу в 1720-е годы, неотделимы от попыток тонировки стиха. Некоторые опусы увидели свет в «Стихах на разные случаи». Самым известным произведением Тредиаковского была песня «Начну на флейте стихи печальны...», которая входила в число 12 самых известных во всем XVIII веке и сохранилась, как минимум, в 36 рукописях. Текст был опубликован в составе «Езды в остров Любви» под названием «Стихи похвальные в России», но в одной из рукописей он носит название «Псалом России». Мелодия песни при гармонической поддержке партии баса отличается устойчивостью во всех рукописных списках. Музыкальная структура строфы соотносится с поэтической, рифмованным строкам соответствуют четкие, уравновешенные музыкальные построения. Первые четыре такта повторяются (4+4), третьей паре рифмованных строк соответствует секвенция (2+2 - дробление в третьей четверти), припев выделен двумя парами заключительных тактов.
В 1752 году он переработал «Стихи похвальные России» на силлабо-тонический стих и создал новый вариант песни, начинавшейся словами «Начни, начни, моя свирель!».
В Государственном историческом музее сохранился трехголосный песенник, содержащий 23 стихотворных переложения текстов (всего 319 стихов) из романа «Езда в остров Любви». Краткость метра стихотворных вставок Тредиаковского в романе объясняется именно первоначальным песенным предназначением этих текстов. Все стихотворные отрывки в этом сборнике едины в музыкальном отношении: в основном структура музыкальной строфы свободно, то есть не всегда одинаково, следует за поэтической структурой - наблюдается акцентное перемещение с сильной доли в такте на относительно сильную или даже слабую. Цезуры четко следуют за поэтическим текстом строк.
Сравнительный анализ стихотворных переводов из Тальмана с партесными многоголосыми сочинениями Тредиаковского (духовными концертами) демонстрирует родство «нотного почерка», близость использования ритмо-интонационных приемов. Концерты были написаны в 1730-е годы, а сохранившийся сборник кантов датирован 1742-м годом. Позднее Тредиаковский предпринял также переложение псалмов, которые во многом отличны по музыкальному складу от своих предшественников по жанру. Переложения Тредиаковского более эмоциональны; ритм отделен от движения гармонии, а местами - даже от движения среднего голоса. Соотношение музыкальных строк параллельно стихотворному тексту (перекрестные рифмы-аналогии нечетных и четных строк), строфа выходит за пределы одной ладотональности.
Вклад Тредиаковского в развитие русской музыки был двояким. С одной стороны, он активно переводил первые итальянские интермедии и первую оперу, поставленную в России. Его главной задачей в этом отношении было донести до русского слушателя различные жанры итальянской оперы 1730-х и последующих годов. В этом отношении он положил начало всем последующим этапам развития русского музыкально-драматического театра.
Своим самостоятельным творчеством Тредиаковский подготовил основания для развития русской вокальной лирики и ее жанровых форм.
В ноябре 1765 года Тредиаковский подал заявление в академическую канцелярию о напечатании «книги, именуемой "Телемак", мною переведенной вновь, и названной "Тилемахидою"» в двух томах тиражом 400 экз. за счет автора. В апреле 1766 года последняя большая работа Тредиаковского увидела свет. Финансировал ее сам автор из гонораров за перевод XVI тома «Римской истории» Роллена, всего издание обошлось в 613 рублей.
Василий Кириллович предпослал своей работе большое «Предызъяснение об ироической пииме», значительная часть которого составлял перевод Discours sur poème épique, помещаемой во французских изданиях «Телемака». Однако Тредиаковский включил туда и собственные рассуждения, чрезвычайно важные для понимания его интеллектуального и поэтического развития. Например, описывая историю публикации русских переводов романа Фенелона, Тредиаковский давал понять, что он подводил черту под большим этапом литературной традиции. Большое место в предисловии занимало обоснование метода и стиля перевода.
Остановившись на романе Фенелона «Приключения Телемака», Тредиаковский увидел в нем героическую поэму - своего рода «перевод» французской прозой неизвестного античного оригинала.
Главной проблемой автора-переводчика стала неразработанность гекзаметра в русском языке, поэтому стих Тредиаковского имеет экспериментальный характер. Особую роль в теориях Тредиаковского играло использование безрифменного стиха, который в филологической мысли современного ему Запада связывался с существованием особого поэтического языка, противопоставленного прозе. Вслед за Лами, Ролленом и Фонтенелем Тредиаковский понимал безрифменный стих древних языков как благородный, а рифмованный - как «варварский» и простонародный. Пользуясь нерифмованным гекзаметром Василий Кириллович доказывал, что литературный русский язык по всем своим свойствам подобен образцовым - античным - языкам.
Особые нарекания современников вызывало словоупотребление Тредиаковского, поскольку он «с безграничной свободой» совмещал церковнославянизмы, в том числе редкие, и разговорное просторечие. По подсчетам академика А. С. Орлова, Тредиаковский ввел более 100 составных прилагательных в русский язык по гомеровскому образцу, в том числе «медоточивый», «многоструйный», «громогласный», «легкопарящий». Имелись и смелые неологизмы: «денно-нощно», «огненнопылкий». Большинство сложных слов, используемых Тредиаковским, находят прямое соответствие в церковнославянских текстах и являются трансформацией допетровской традиции. Однако традиция служила его собственной цели - доказательству, что новый литературный русский язык способен передать лексическое изобилие древних - церковнославянского и древнегреческого.
Произведение и его автор сразу же стали объектом насмешек и нападок при почти полном молчании ведущих тогдашних литераторов. Главным критиком «Телемахиды» выступила лично Екатерина II. Во «Всякой всячине» (1769) - журнале, фактическим редактором которого была императрица, - стихи «Телемахиды» рекомендовались как средство от бессонницы. В шуточных правилах Эрмитажа, составленных лично Екатериной, за проступок (по другим сведениям: за употребленное в разговоре иностранное слово) полагалось в виде наказания выучить наизусть шесть стихов «Телемахиды».
Насмешки Екатерины II над педантической тяжеловесностью поэмы Тредиаковского были внушены желанием дискредитировать политически неприятную и неудобную книгу», чей идеал законосообразной и либеральной монархии был едва ли не крамолой в первые годы после государственного переворота 1762 года, в то время как во Франции того времени он уже становился анахронизмом. Радищев посвятил Тредиаковскому статью «Памятник дактилохореическому витязю» (1801), в которой одновременно спародировал высокопарность эпоса Василия Кирилловича, но и описал стихами «Телемахиды» собственный жизненный путь.
В 1768 году Тредиаковский вступил в переписку с И. Л. Голенищевым-Кутузовым - директором Морского кадетского корпуса - об издании в типографии этого заведения сочинения Вольтера «Опыт исторический и критический о разногласиях церквей в Польше», в оригинале напечатанный под псевдонимом «Жозеф Бурдильон». В предисловии переводчика прямо не указывается имя вольнодумца, но сделан прозрачный намек на предложенную Вольтером реформу французской орфографии. На выбор переводимого текста оказало воздействие и то, что в «Опыте...» православию явно отдавалось предпочтение перед католицизмом. В письме Голенищеву-Кутузову от 22 апреля 1768 года содержится и последнее свидетельство о собственной жизни Василия Кирилловича, он жаловался на резкое ухудшение здоровья: у него отнялись ноги.
Василий Тредиаковский умер 6 августа 1768 или 1769 года. В литературе существуют разные сведения о годе кончины при совпадении даты. Был погребен на Смоленском кладбище. Захоронение его утрачено.
Первую попытку литературоведческого анализа, совмещенного с поиском места Тредиаковского в истории русской литературы, предпринял в связи с переизданием его сочинений в 1849 году Иринарх Введенский. В том же году призыв к пересмотру научного и литературного статуса писателя опубликовал и Петр Перевлесский в предисловии к московскому изданию «Избранных произведений». Филологи середины XIX века, в первую очередь - А. А. Куник и П. П. Пекарский, предприняли существенные усилия для воссоздания биографии и разоблачения ряда расхожих мифов, но это практически не отразилось на восприятии его как поэта и писателя. В статье Е. Ляцкого для энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1901) он характеризовался как «выдающийся русский ученый и неудачный поэт». Еще в 1920-е годы Д. П. Мирский категорически заявлял, что творчество Василия Кирилловича «стало, едва появившись, олицетворением всего педантичного и уродливого».
Но в 1930-е годы усилиями Л. В. Пумпянского и Г. А. Гуковского началось признание научных заслуг Тредиаковского: литературоведы нового поколения признали его «яркой творческой личностью с могучими мыслительными возможностями», именно тогда достоянием науки стали положительные пушкинские отзывы и суждения Радищева. Реабилитация роли Тредиаковского в культуре последовала в первую очередь в работах Л. Пумпянского. Исследователи второй половины XX века закрепили высокий литературный статус Тредиаковского. Он предложил самобытный, хотя и имеющий многочисленные западные параллели, проект развития русского языка и литературы, который был отвергнут современниками и ближайшими потомками, и был в полной мере воспринят лишь эстетическим сознанием XX века.
Личная жизнь Василия Тредиаковского:
Василий Тредиаковский был женат на дочери сторожа губернской канцелярии Федосье Фадеевой. Тредиаковский после отъезда в Москву оставил супругу в Астрахани. Детей, судя по всему, у них не было. Во время чумной эпидемии 1728 года скончались почти все родственники Василия, включая его отца, который к тому времени постригся в иеромонахи под именем Климента. Жена Федосья скончалась раньше свекра - в марте 1728 года, выжила только сестра Мария с малолетним сыном, которая вела с городскими властями долгую тяжбу из-за имущества, доставшегося от снохи.
В Москве Тредиаковский 12 ноября 1742 года женился на дочери протоколиста Оренбургской комиссии Марье Филипповне Сибилевой. У них родился сын Лев (около 1746-1812) - будущий рязанский, ярославский и смоленский губернатор.
Сочинения Василия Тредиаковского:
Абу-л-Гази. Родословная история о татарах: Переведенная на францусской язык с рукописныя татарския книги, / Сочинения Абулгачи-Баядур-хана; И дополненная великим числом примечаний достоверных и любопытственных о прямом нынешнем состоянии Северныя Азии с потребными географическими ландкартами. Том 1. Петербургская Академия наук (1768);
Тальман Поль. Езда в Остров Любви / Пер. с фр. на рус. чрез студента Василья Тредиаковского. Российская государственная библиотека (Переиздание 1834 года, воспроизводящее орфографию оригинального издания);
Тредиаковский В. К. Три рассуждения о трех главнейших древностях российских (Переиздание 1849 года);
Сочинения Тредьяковского. Т. 1.. Издание А. Смирдина. Российская государственная библиотека (1849);
Сочинения Тредьяковского. Т. 2, отд. I.. Издание А. Смирдина. Российская государственная библиотека (1849);
Сочинения Тредьяковского. Т. 2, отд. II.. Издание А. Смирдина. Российская государственная библиотека (1849);
Сочинения Тредьяковского. Т. 3.. Издание А. Смирдина. Российская государственная библиотека (1849)
последнее обновление информации: 29.08.2022